Готовы ли мы совершить подвиг модернизации?

Заговорили о необходимости для России перехода к инновационному типу развития. Что власть имела в виду, никто не раскрыл. Надо, однако, вспомнить, что впервые такая идея возникла ещё в начале президентства В. Путина. Министерству промышленности, науки и технологий поручили разработать “концепцию”. Были собраны аналитические доклады. Они показали, что дело это сложное. А тут взвились цены на нефть, и проблема тихо исчезла. Заговорили о России как “энергетической сверхдержаве”, что и было выбором экспортно­сырьевого пути. И вот “инновационный путь” опять в национальной повестке дня — теперь под флагом модернизации.

И снова встают те же вопросы. Что означает “модернизация”? Пояснения расплывчаты. В 90­е годы реформаторы очищали пространство России от “сорняков” — промышленных предприятий, потребляющих драгоценную нефть. От нас требовали деиндустриализации, а теперь модернизации. Как это понять?

Государство хочет возродить научно­технический потенциал России и начать новую программу индустриализации, причём с энергоёмким производством для себя? Примем эту грубую, но в главном верную формулу. Но ведь она требует тотального преобразования страны — вот в чём проблема! Разве Запад допустит такое? Нефть ему и самому нужна. А “новая индустриализация” невозможна, если не прикрыть задвижки нефтепроводов на Запад. Разрешит ли наша власть это противоречие без конфликта?

Восстановление и модернизация России возможны только на базе отечественной промышленности и сельского хозяйства… Но переход к такому “пути развития” означает революцию — при нынешнем порядке он в принципе невозможен.

Вот жестокий факт: в 1985 году для внутреннего потребления в РСФСР осталось по 2,51 тонны нефти на душу населения, после всех разговоров о диверсификации экономики, инновационном развитии и проч. – втрое меньше. Производственное потребление электроэнергии сократилось за годы реформ в 4,2 раза. За годы реформ сократились посевные площади на 43 миллионах гектаров. Более чем на треть! Нет солярки для крестьян, нет для них и электроэнергии.

Нефть для народного хозяйства — это жизнь для народа России.

Нефть для мирового рынка — это угасание России.

Сегодня Россия напоминает алкоголика, который при голодных детях тащит из дома последнее имущество.

В 2001 году ещё был шанс компромисса перераспределения энергоресурсов в пользу производства. Но уже предстояло пройти по краешку пропасти. Уже не хватало времени для обновления старых систем до полного истощения их ресурсов. Теперь запас прочности совсем мал.

Значит, модернизация уже не может быть половинчатой, а должна стать тотальной, по всему фронту, как в 30­е годы — совмещая восстановление с чрезвычайными проектами по созданию “центров высоких технологий”. Но для этого надо изменить общие социальные условия и формы. Широкомасштабная научно­техническая деятельность и новаторство возможны лишь на фоне общего улучшения жизни населения и оптимистических ожиданий — при отсутствии “социальных страхов”…

Инновационный процесс не деньгами жив, а людьми. Взглянем снизу: много фундаментальных открытий, порождающих инновации, берут начало от рабочих, замечающих аномалии в поведении материала или в ходе процесса. В советской системе рабочие сообщали о своих наблюдениях инженеру или в БРиЗ (бюро рационализации и изобретательства), те — работникам отраслевого НИИ, посещающим завод. Через них импульс шёл в НИИ АН СССР, оттуда приезжали посмотреть — и по той же ткани человеческих и организационных отношений шёл обратный поток инновации. Это и был процесс модернизации. Сейчас вся эта ткань изорвана в клочья, многих её кусков вообще нет. Даже заплатки не из чего ставить.

Модернизация возможна только при коллективном духовном подъёме людей, соединённых в сложной, высокоорганизованной совместной работе. Учёный, инженер, рабочий, управленец и множество других работников должны иметь мотивацию высокого уровня, которую не заменить ни рублём, ни страхом. Но как обстоит тут дело в России?..

Прежде всего в 90­е годы были демонтированы профессиональные общности, двигавшие модернизацию при советском строе, — промышленные рабочие (рабочий класс) и научно­техническая интеллигенция. Повреждение или ликвидация инструментов для поддержания системной памяти общностей сделали невозможным их сплочение. Под флагом “демократизации” были устранены системы социальных норм и санкций за их нарушение — правовых, материальных и моральных.

Реформы сократили число промышленных рабочих России на 53 процента. Резко ухудшились демографические и квалификационные характеристики рабочего класса, что будет иметь долгосрочные последствия. В среде молодёжи упал социальный статус рабочего, престиж рабочих профессий. Сегодня ни общество, ни государство ясно не представляют, какие угрозы порождает для страны утрата рабочих как профессиональной общности, соединенной определенным типом знания и мышления, социального самосознания, мотивации и трудовой этики. Аналогично складывалась судьба общности квалифицированных работников сельского хозяйства. В 2008 году член Совета Федерации С. Лисовский сказал: “Мы за 15 лет уничтожили работоспособное население на селе”. Надо же вдуматься в эти слова! Россия утратила 6 миллионов организованных в колхозы и совхозы квалифицированных работников сельского хозяйства!

Быстро деградирует и другая ключевая в модернизации общность — интеллигенция. Она замещается “средним классом” — новым культурным типом с “полугуманитарным” образованием, приспособленным к функциям офисного работника без жёстких профессиональных рамок. Из 700­800 тысяч человек, ежегодно получающих высшее образование, более 90% “специалистов” гуманитарно­социального профиля… Численность научных работников (исследователей) в России сократилась в 2,5 раза.

Кто будет осуществлять модернизацию, если разрушены все звенья цепи и она сама распалась?

Второй фактор — моральный дух. Наше общество переживает культурный кризис, который подавляет в людях творческие импульсы. Признаком его служат общее снижение квалификации работников, ориентация на “легкие” деньги, низкий престиж тяжёлого непрерывного труда (особенно физического), увлечение оккультными верованиями и дешёвой мистикой. А со стороны государства и “собственников” — низкий уровень инвестиций в науку и техническое творчество. Даже, можно сказать, общая неприязнь к производству… Более того, общество вообще потеряло интерес к творчеству и напряжённому труду. Скажите “Стаханов” — и в ответ равнодушие или смех. Неинтересен сам факт, что этот шахтёр сделал важное открытие, выразил его в простых словах и произвел инновационный проект, позволивший ему выполнить в забое 14 норм. Освоение структуры этого проекта, даже его философии стало основой стахановского движения. Спросите сегодня молодого рабочего, близко ли ему это. А если и попадает на телеэкран увлечённый человек, говорящий о великих проблемах бытия и о том, как он и его сверстники решали именно великие проблемы, то он выглядит каким­то ископаемым. И удивляешься, как он сохранился…

Всей душой — к торговле, финансам и праву. С той “элитой” России, что поднялась на разрушении 90­х годов и, как говорили, “питается трупом убитого советского хозяйства” — гонит за рубеж природные богатства России, подвига модернизации не совершить. Если мы не видим разницы между получением денег от производства и от добычи, если одобряем “прибыль сегодня” как высший критерий политики, то идея модернизации булькнет, как камень в болоте, — и тишина…

А послушайте политиков. Модернизация? Проще простого — нужно “субсидирование процентных ставок по кредитам, предоставляемым на расширение выпуска высокотехнологичной продукции”. Ах, этого недостаточно? Тогда ещё “конкурентная среда разработчиков, поставщиков и дилеров”.

Стабильного инновационного процесса в этих условиях в России не складывается и не может сложиться. Значит, надо менять условия! Ведь порочные круги надо разрывать, как это ни трудно. Если всерьёз говорить о модернизации, надо всерьёз оценить и масштаб вызова, и наши возможности. Каждая попытка, вырождающаяся в болтовню, отравляет и так больной организм народа.

С. КАРА­МУРЗА,

политолог

(журнал «Российская Федерация»).